Переход на портал
Свободный Эзотерический Форум

Для быстрого входа.
Регистрация Поиск FAQ Карта Форума Вход 

Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 32 ]  На страницу Пред.  1, 2

29 янв 2016, 21:03

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 29 янв 2016, 21:03 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
:) Я даже не пролистывала. Рада, что чтение тебя вдохновляет.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

29 янв 2016, 21:07

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 29 янв 2016, 21:07 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
05 янв 2011, 21:11
Сообщения: 320
Откуда: Екатеринбург
Мои опечатки, это просто нечто))))
Ещё как вдохновляет. Читать сложно, многое непонятно, приходится возвращаться по многу раз, но то о чём она пишет прям переворачивает чуть ли не все представление о мире)))

_________________
Миг - отрешенье.
Время - мгновенье.
Отринь точку бытия
Встань у истока
Загляни за грань.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

29 янв 2016, 21:42

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 29 янв 2016, 21:42 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
Главное, чтоб после прочтения мир встал на свое место. :)


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

30 янв 2016, 09:42

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 30 янв 2016, 09:42 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
05 янв 2011, 21:11
Сообщения: 320
Откуда: Екатеринбург
знать бы ещё где у него это место :))

_________________
Миг - отрешенье.
Время - мгновенье.
Отринь точку бытия
Встань у истока
Загляни за грань.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

30 янв 2016, 21:10

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 30 янв 2016, 21:10 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
:) Да там же, где было до "переворачивания", только на этот раз каждая вещь имеет свое место не просто так. По крайней мере, у меня практически все на место встало, правда потребовалось несколько лет. Осталось так, по мелочам... подразобрать кой-чего, и можно будет снова наполнять свою чашу. :)


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

21 авг 2016, 22:24

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 21 авг 2016, 22:24 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
Куприн Александр Иванович
Аль-Исса


(Газета "Жизнь и искусство", 1894)
Первоначальное название "Альза"
Легенда

За несколько веков до рождества Христова в самом центре Индостана существовал сильный, хотя и немногочисленный народ. Имя его изгладилось в истории, даже священные Веды не упоминают о нем ни одной строчкой. Но старые факиры, ревностные хранители преданий, говорят, что родоначальники этого народа, суровые и бесстрашные люди, пришли с далекого Запада и в короткое время покорили своей власти весь Индостан. Все раджи и князья Индостана платили им дань, а пленные рабы обрабатывали их землю. Они не знали ни роскоши, ни страха смерти, и это делало их непобедимыми.
Этот могущественный народ поклонялся живому существу -- женщине, которая называлась богиней смерти. Богиню смерти никто никогда не видал, кроме двух старейших жрецов. Они же и выбирали ее тайно изо всех красивейших девочек, не достигших еще четырехлетнего возраста, воспитывали ее и чудесными, одним им открытыми способами доводили ее красоту до сверхъестественного совершенства. Когда умирала одна богиня смерти, на место ее двое жрецов возводили тотчас же другую, но об этом знали только они. Народ верил, что богиня бессмертна и красота ее неувядаема.
Раз в пять лет, ночью, она выезжала из своего храма на гигантской колеснице, закрытой со всех сторон и запряженной десятью белыми слонами. Ее встречал весь народ с пением священных гимнов, с зажженными факелами в руках. Восторг толпы доходил до бешенства. Рубили головы сотням рабов, многие истязали себя бичами и кривыми кинжалами, в исступлении бросались под колесницу богини, чтобы быть раздавленными слонами и колесами...
В одну из таких ночей жрецами и народом избирался для богини смерти муж. Только двенадцать часов был он ее мужем. Утром его на костре торжественно приносили в жертву, потому что всякий, кто хоть раз увидел лицо богини, по законам подлежал немедленной смерти. И несмотря на это, каждые пять лет двенадцать славнейших юношей обрекали себя на служение страшной богине. Их ожидали такие тяжелые испытания, что предание насчитывает только четырех героев, удостоенных величайшей чести -- умереть мужем богини смерти.
Аль-Исса был сыном знатного раджи. Пятнадцати лет он уже превосходил всех молодых людей смелостью, силой и красотой. Самая знатная и гордая красавица Индии сочла бы счастием назваться его женой. Но Аль-Исса посвятил себя богине смерти.
Он должен был отказаться от семьи. Прикосновение к женщине считалось для него преступлением. Во всю жизнь он не смел ни улыбнуться, ни запеть песни... Война и атлетические упражнения были его единственными занятиями.
И Аль-Исса выдержал тяжелый искус. Слезы матери и сестер не тронули его, когда он уходил из своего роскошного дворца. При встречах с женщинами он опускал глаза и далеко обходил лучших красавиц... Никто никогда не видал его смеющимся или преданным праздному разговору...
Зато скоро имя его стало приводить в ужас самых воинственных соседей. Без панциря, в одной легкой белоснежной одежде, он кидался в самую густую толпу неприятелей. Туловища, рассеченные от плеча к бедру, отрубленные головы, руки и ноги указывали его путь. Встреча с ним была неминуемой смертью, и закаленные враги бежали перед ним, как стада овец, с криками: "Аль-Исса! Аль-Исса!.."
Если не было войны, он проводил время на охоте за дикими кабанами и тиграми. Вода из лесного ручья и кусок хлеба служили ему пищей, седло -- изголовьем.
Наконец, через три пятилетия, в один из тех дней, когда выезжала на колеснице богиня смерти, глашатаи объявили народу имя Аль-Исса.
Несметная толпа еще с утра стекалась на огороженную стеною площадь перед храмом, где Аль-Исса ожидали последние испытания. Его имя было у всех на устах. Все знали, что сама богиня смерти, не видимая никем, смотрит теперь из тайной амбразуры храма на площадь.
Отмерили расстояние в двести локтей, вбили в землю щит с пятью воткнутыми в него стрелами и дали Аль-Исса громадный лук... И Аль-Исса при громких криках восторга расщепил своими пятью стрелами пять стрел на щите.
Потом вооружили Аль-Исса кривым кинжалом и на площадь выпустили голодного, разъяренного бенгальского тигра.
Аль-Исса на глазах всего народа, истерзанный страшными когтями, обливаясь кровью, перерезал горло свирепому хищнику и наступил ногой на его труп...
Наконец толпа расступилась, и Аль-Исса подвели злого варварийского жеребца. Дикий, черный, с пламенными ноздрями, он еще никогда не носил на своей спине оскорбительного бремени. Шестеро конюхов едва удерживали его. Он злобно визжал, водил вокруг огненными глазами и дрожал своей атласной кожей.
Аль-Исса спокойно подошел к нему и взялся за холку. Конюхи разбежались. Народ в ужасе и смятении бросился в стороны... В один миг Аль-Исса уже сидел на коне. Сначала гордое животное только тряслось от злобы и оскорбления... Через минуту конь и всадник скрылись из глаз народа.
Прошел целый час томительного ожидания, когда, наконец, вдали показался Аль-Исса на взмыленном и покрытом пылью коне. Варварийский жеребец шатался от усталости, но был послушен Аль-Исса, как ручная овечка.
Испытания Аль-Исса кончились.
В полночь его, одетого в драгоценные одежды, умащенного ароматами Востока, отвели в храм и оставили одного. Он слышал на улицах рев народа, все более и более приближающийся к храму. Это богиня объезжала город на своей колеснице, запряженной белыми слонами.
Потом в храм вошли два верховных жреца -- столетние старцы с волосами белыми, как снег. Жрецы опустились перед Аль-Исса на колени, облобызали его ноги и потом, взявши за руки, повели в святилище. Там среди фантастической восточной роскоши возвышалось золотое ложе... Курильницы благоухали ароматами Аравии и Персии... причудливые фонари лили волшебный свет..; в золотых клетках качались пестрые священные птицы, шелковые ткани тяжелыми складками одевали стены...
Жрецы безмолвно удалились, закрыв лица руками. Аль-Исса ожидало блаженство и через двенадцать часов -- мучительная смерть.
Где-то далеко за стеной раздалось нежное и сладостное пение женского хора. Массивные двери слоновой кости распахнулись... и медленно вошла сама богиня смерти в длинных белых одеждах, окутанная покрывалом.
Аль-Исса кинулся к ней, дрожащими руками распахнул легкую ткань, закрывавшую лицо, и окаменел от ужаса и изумления...
Перед ним стояла дряхлая старуха, сморщенная, беззубая, со слезящимися глазами и потухшим взором.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

21 авг 2016, 23:22

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 21 авг 2016, 23:22 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
19 авг 2016, 20:36
Сообщения: 142
Света

Мне очень понравилось произведение, такое поучительное. :cry: А у Вас репутации нет на форуме?

_________________
Единство.Свет.Любовь.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

21 авг 2016, 23:43

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 21 авг 2016, 23:43 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
Я рада. :)

Исида писал(а):
А у Вас репутации нет на форуме?

Нет. Мы очень скромные. :)


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

22 авг 2016, 00:02

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 22 авг 2016, 00:02 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
19 авг 2016, 20:36
Сообщения: 142
Света писал(а):
Нет. Мы очень скромные. :)


Слава Богу! :angel:

_________________
Единство.Свет.Любовь.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

27 авг 2016, 19:15

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 27 авг 2016, 19:15 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
Андреев Леонид
АНГЕЛОЧЕК

I
Временами Сашке хотелось перестать делать то, что называется жизнью: не умываться по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки льда, не ходить в гимназию, не слушать там, как все его ругают, и не испытывать боли в пояснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый вечер на колени. Но так как ему было тринадцать лет и он не знал всех способов, какими люди перестают жить, когда захотят этого, то он продолжал ходить в гимназию и стоять на коленках, и ему казалось, что жизнь никогда не кончится. Пройдет год, и еще год, и еще год, а он будет ходить в гимназию и стоять дома на коленках. И так как Сашка обладал непокорной и смелой душой, то он не мог спокойно отнестись ко злу и мстил жизни. Для этой цели он бил товарищей, грубил начальству, рвал учебники и целый день лгал то учителям, то матери, не лгал он только одному отцу. Когда в драке ему расшибали нос, он нарочно расковыривал его еще больше и орал без слез, но так громко, что все испытывали неприятное ощущение, морщились и затыкали уши. Проорав сколько нужно, он сразу умолкал, показывал язык и рисовал в черновой тетрадке карикатуру на себя, как орет, на надзирателя, заткнувшего уши, и на дрожащего от страха победителя. Вся тетрадка заполнена была карикатурами, и чаще всех повторялась такая: толстая и низенькая женщина била скалкой тонкого, как спичка, мальчика. Внизу крупными и неровными буквами чернела подпись: "Проси прощенья, щенок",- и ответ: "Не попрошу, хоть тресни". Перед Рождеством Сашку выгнали из гимназии, и, когда мать стала бить его, он укусил ее за палец. Это дало ему свободу, и он бросил умываться по утрам, бегал целый день с ребятами, и бил их, и боялся одного голода, так как мать перестала совсем кормить его, и только отец прятал для него хлеб и картошку. При этих условиях Сашка находил существование возможным.
В пятницу, накануне Рождества, Сашка играл с ребятами, пока они не разошлись по домам и не проскрипела ржавым, морозным скрипом калитка за последним из них. Уже темнело, и с поля, куда выходил одним концом глухой переулок, надвигалась серая снежная мгла; в низеньком черном строении, стоявшем поперек улицы, на выезде, зажегся красноватый, немигающий огонек. Мороз усилился, и, когда Сашка проходил в светлом круге, который образовался от зажженного фонаря, он видел медленно реявшие в воздухе маленькие сухие снежинки. Приходилось идти домой.
- Где полуночничаешь, щенок?- крикнула на него мать, замахнулась кулаком, но не ударила. Рукава у нее были засучены, обнажая белые, толстые руки, и на безбровом, плоском лице выступали капли пота. Когда Сашка проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Мать почесала в голове толстым указательным пальцем с коротким и грязным ногтем и, так как браниться было некогда, только плюнула и крикнула:
- Статистики, одно слово!
Сашка презрительно шморгнул носом и прошел за перегородку, где слышалось тяжелое дыханье отца, Ивана Саввича. Ему всегда было холодно, и он старался согреться, сидя на раскаленной лежанке и подкладывая под себя руки ладонями книзу.
- Сашка! А тебя Свечниковы на елку звали. Горничная приходила,- прошептал он.
- Врешь?- спросил с недоверием Сашка.
- Ей-Богу. Эта ведьма нарочно ничего не говорит, а уж и куртку приготовила.
- Врешь?- все больше удивлялся Сашка.
Богачи Свечниковы, определившие его в гимназию, не велели после его исключения показываться к ним. Отец еще раз побожился, и Сашка задумался.
- Ну-ка подвинься, расселся!- сказал он отцу, прыгая на коротенькую лежанку, и добавил:- А к этим чертям я не пойду. Жирны больно станут, если еще я к ним пойду. "Испорченный мальчик",- протянул Сашка в нос.- Сами хороши, антипы толсторожие.
- Ах, Сашка, Сашка!- поежился от холода отец.- Не сносить тебе головы.
- А ты-то сносил?- грубо возразил Сашка.- Молчал бы уж: бабы боится. Эх, тюря!
Отец сидел молча и ежился. Слабый свет проникал через широкую щель вверху, где перегородка на четверть не доходила до потолка, и светлым пятном ложился на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины. Когда-то Иван Саввич сильно пил водку, и тогда жена боялась и ненавидела его. Но, когда он начал харкать кровью и не мог больше пить, стала пить она, постепенно привыкая к водке. И тогда она выместила все, что ей пришлось выстрадать от высокого узкогрудого человека, который говорил непонятные слова, выгонялся за строптивость и пьянство со службы и наводил к себе таких же длинноволосых безобразников и гордецов, как и он сам. В противоположность мужу она здоровела по мере того, как пила, и кулаки ее все тяжелели. Теперь она говорила, что хотела, теперь она водила к себе мужчин и женщин, каких хотела, и громко пела с ними веселые песни. А он лежал за перегородкой, молчаливый, съежившийся от постоянного озноба, и думал о несправедливости и ужасе человеческой жизни. И всем, с кем ни приходилось говорить жене Ивана Саввича, она жаловалась, что нет у нее на свете таких врагов, как муж и сын: оба гордецы и статистики.
Через час мать говорила Сашке:
- А я тебе говорю, что ты пойдешь!- И при каждом слове Феоктиста Петровна ударяла кулаком по столу, на котором вымытые стаканы прыгали и звякали друг о друга.
- А я тебе говорю, что не пойду,- хладнокровно отвечал Сашка, и углы губ его подергивались от желания оскалить зубы. В гимназии за эту привычку его звали волчонком.
- Изобью я тебя, ох, как изобью!- кричала мать.
- Что же, избей!
Феоктиста Петровна знала, что бить сына, который стал кусаться, она уже не может, а если выгнать на улицу, то он отправится шататься и скорей замерзнет, чем пойдет к Свечниковым; поэтому она прибегла к авторитету мужа.
- А еще отец называется: не может мать от оскорблений оберечь.
- Правда, Сашка, ступай, что ломаешься?- отозвался тот с лежанки.- Они, может быть, опять тебя устроят. Они люди добрые.
Сашка оскорбительно усмехнулся. Отец давно, до Сашкина еще рождения, был учителем у Свечниковых и с тех пор думал, что они самые хорошие люди. Тогда он еще служил в земской статистике и ничего не пил. Разошелся он с ними после того, как женился на забеременевшей от него дочери квартирной хозяйки, стал пить и опустился до такой степени, что его, пьяного, поднимали на улице и отвозили в участок. Но Свечниковы продолжали помогать ему деньгами, и Феоктиста Петровна, хотя ненавидела их, как книги и все, что связывалось с прошлым ее мужа, дорожила знакомством и хвалилась им.
- Может быть, и мне что-нибудь с елки принесешь,- продолжал отец.
Он хитрил,- Сашка понимал это и презирал отца за слабость и ложь, но ему действительно захотелось что-нибудь принести больному и жалкому человеку. Он давно уже сидит без хорошего табаку.
- Ну, ладно!- буркнул он.- Давай, что ли, куртку. Пуговицы пришила? А то ведь я тебя знаю!
II
Детей еще не пускали в залу, где находилась елка, и они сидели в детской и болтали. Сашка с презрительным высокомерием прислушивался к их наивным речам и ощупывал в кармане брюк уже переломавшиеся папиросы, которые удалось ему стащить из кабинета хозяина. Тут подошел к нему самый маленький Свечников, Коля, и остановился неподвижно и с видом изумления, составив ноги носками внутрь и положив палец на угол пухлых губ. Месяцев шесть тому назад он бросил, по настоянию родственников, скверную привычку класть палец в рот, но совершенно отказаться от этого жеста еще не мог. У него были белые волосы, подрезанные на лбу и завитками спадавшие на плечи, и голубые удивленные глаза, и по всему своему виду он принадлежал к мальчикам, которых особенно преследовал Сашка.
- Ты неблагодалный мальчик?- спросил он Сашку.- Мне мисс сказала. А я холосой.
- Уж на что же лучше!- ответил тот, осматривая коротенькие бархатные штанишки и большой откладной воротничок.
- Хочешь лузье? На!- протянул мальчик ружье с привязанной к нему пробкой.
Волчонок взвел пружину и, прицелившись в нос ничего не подозревавшего Коли, дернул собачку. Пробка ударилась по носу и отскочила, болтаясь на нитке. Голубые глаза Коли раскрылись еще шире, и в них показались слезы. Передвинув палец от губ к покрасневшему носику, Коля часто заморгал длинными ресницами и зашептал:
- Злой... Злой мальчик.
В детскую вошла молодая, красивая женщина с гладко зачесанными волосами, скрывавшими часть ушей. Это была сестра хозяйки, та самая, с которой занимался когда-то Сашкин отец.
- Вот этот,- сказала она, показывая на Сашку сопровождавшему ее лысому господину.- Поклонись же, Саша, нехорошо быть таким невежливым.
Но Сашка не поклонился ни ей, ни лысому господину. Красивая дама не подозревала, что он знает многое. Знает, что жалкий отец его любил ее, а она вышла за другого, и, хотя это случилось после того как он женился сам, Сашка не мог простить измены.
- Дурная кровь,- вздохнула Софья Дмитриевна.- Вот не можете ли, Платон Михайлович, устроить его? Муж говорит, что ремесленное ему больше подходит, чем гимназия. Саша, хочешь в ремесленное?
- Не хочу,- коротко ответил Сашка, слышавший слово "муж".
- Что же, братец, в пастухи хочешь?- спросил господин.
- Нет, не в пастухи,- обиделся Сашка.
- Так куда же?
Сашка не знал, куда он хочет.
- Мне все равно,- ответил он, подумав,- хоть и в пастухи.
Лысый господин с недоумением рассматривал странного мальчика. Когда с заплатанных сапог он перевел глаза на лицо Сашки, последний высунул язык и опять спрятал его так быстро, что Софья Дмитриевна ничего не заметила, а пожилой господин пришел в непонятное ей раздражительное состояние.
- Я хочу и в ремесленное,- скромно сказал Сашка.
Красивая дама обрадовалась и подумала, вздохнув, о той силе, какую имеет над людьми старая любовь.
- Но едва ли вакансия найдется,- сухо заметил пожилой господин, избегая смотреть на Сашку и приглаживая поднявшиеся на затылке волосики.- Впрочем, мы еще посмотрим.
Дети волновались и шумели, нетерпеливо ожидая елки. Опыт с ружьем, проделанный мальчиком, внушавшим к себе уважение ростом и репутацией испорченного, нашел себе подражателей, и несколько кругленьких носиков уже покраснело. Девочки смеялись, прижимая обе руки к груди и перегибаясь, когда их рыцари, с презрением к страху и боли, но морщась от ожидания, получали удары пробкой. Но вот открылись двери, и чей-то голос сказал:
- Дети, идите! Тише, тише!
Заранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети чинно, по паре, входили в ярко освещенную залу и тихо обходили сверкающую елку. Она бросала сильный свет, без теней, на их лица с округлившимися глазами и губками. Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам. Сашка был угрюм и печален,- что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвленном сердце. Елка ослепляла его своей красотой и крикливым, наглым блеском бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и столпившиеся вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы она повалилась на эти светлые головки. Казалось, что чьи-то железные руки взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. Забившись за рояль, Сашка сел там в углу, бессознательно доламывал в кармане последние папиросы и думал, что у него есть отец, мать, свой дом, а выходит так, как будто ничего этого нет и ему некуда идти. Он пытался представить себе перочинный ножичек, который он недавно выменял и очень сильно любил, но ножичек стал очень плохой, с тоненьким сточенным лезвием и только с половиной желтой костяшки. Завтра он сломает ножичек, и тогда у него уже ничего не останется.
Но вдруг узенькие глаза Сашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно приняло обычное выражение дерзости и самоуверенности. На обращенной к нему стороне елки, которая была освещена слабее других и составляла ее изнанку, он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так пусто, точно окружающие люди неживые. То был восковой ангелочек, небрежно повешенный в гуще темных ветвей и словно реявший по воздуху. Его прозрачные стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казался живым и готовым улететь. Розовые ручки с изящно сделанными пальцами протягивались кверху, и за ними тянулась головка с такими же волосами, как у Коли. Но было в ней другое, чего лишено было лицо Коли и все другие лица и вещи. Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, не определяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Сашка не сознавал, какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца, и больше, чем все остальное. Полный недоумения, тревоги, непонятного восторга, Сашка сложил руки у груди и шептал:
- Милый... милый ангелочек!
И чем внимательнее он смотрел, тем значительнее, важнее становилось выражение ангелочка. Он был бесконечно далек и непохож на все, что его здесь окружало. Другие игрушки как будто гордились тем, что они висят, нарядные, красивые, на этой сверкающей елке, а он был грустен и боялся яркого назойливого света, и нарочно скрылся в темной зелени, чтобы никто не видел его. Было бы безумной жестокостью прикоснуться к его нежным крылышкам.
- Милый... милый!- шептал Сашка.
Голова Сашкина горела. Он заложил руки за спину и в полной готовности к смертельному бою за ангелочка прохаживался осторожными и крадущимися шагами; он не смотрел на ангелочка, чтобы не привлечь на него внимания других, но чувствовал, что он еще здесь, не улетел. В дверях показалась хозяйка - важная высокая дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных волос. Дети окружили ее с выражением своего восторга, а маленькая девочка, та, что прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тяжело моргала сонными глазками. Подошел и Сашка. Горло его перехватывало.
- Тетя, а тетя,- сказал он, стараясь говорить ласково, но выходило еще более грубо, чем всегда.- Те... Тетечка.
Она не слыхала, и Сашка нетерпеливо дернул ее за платье.
- Чего тебе? Зачем ты дергаешь меня за платье?- удивилась седая дама.- Это невежливо.
- Те... тетечка. Дай мне одну штуку с елки,- ангелочка.
- Нельзя,- равнодушно ответила хозяйка.- Елку будем на Новый год разбирать. И ты уже не маленький и можешь звать меня по имени, Марьей Дмитриевной.
Сашка чувствовал, что он падает в пропасть, и ухватился за последнее средство.
- Я раскаиваюсь. Я буду учиться,- отрывисто говорил он.
Но эта формула, оказывавшая благотворное влияние на учителей, на седую даму не произвела впечатления.
- И хорошо сделаешь, мой друг,- ответила она так же равнодушно.
Сашка грубо сказал:
- Дай ангелочка.
- Да нельзя же!- говорила хозяйка.- Как ты этого не понимаешь?
Но Сашка не понимал, и, когда дама повернулась к выходу, Сашка последовал за ней, бессмысленно глядя на ее черное, шелестящее платье. В его горячечно работавшем мозгу мелькнуло воспоминание, как один гимназист его класса просил учителя поставить тройку, а когда получил отказ, стал перед учителем на колени, сложил руки ладонь к ладони, как на молитве, и заплакал. Тогда учитель рассердился, но тройку все-таки поставил. Своевременно Сашка увековечил эпизод в карикатуре, но теперь иного средства не оставалось. Сашка дернул тетку за платье и, когда она обернулась, упал со стуком на колени и сложил руки вышеупомянутым способом. Но заплакать не мог.
- Да ты с ума сошел!- воскликнула седая дама и оглянулась: по счастью, в кабинете никого не было.- Что с тобой?
Стоя на коленях, со сложенными руками, Сашка с ненавистью посмотрел на нее и грубо потребовал:
- Дай ангелочка!
Глаза Сашкины, впившиеся в седую даму и ловившие на ее губах первое слово, которое они произнесут, были очень нехороши, и хозяйка поспешила ответить:
- Ну, дам, дам. Ах, какой ты глупый! Конечно, я дам тебе, что ты просишь, но почему ты не хочешь подождать до Нового года? Да вставай же! И никогда,поучительно добавила седая дама,- не становись на колени: это унижает человека. На колени можно становиться только перед Богом.
"Толкуй там",- думал Сашка, стараясь опередить тетку и наступая ей на платье.
Когда она сняла игрушку, Сашка впился в нее глазами, болезненно сморщил нос и растопырил пальцы. Ему казалось, что высокая дама сломает ангелочка.
- Красивая вещь,- сказала дама, которой стало жаль изящной и, по-видимому, дорогой игрушки.- Кто это повесил ее сюда? Ну, послушай, зачем эта игрушка тебе? Ведь ты такой большой, что будешь ты с нею делать?.. Вон там книги есть, с рисунками. А это я обещала Коле отдать, он так просил,- солгала она.
Терзания Сашки становились невыносимыми. Он судорожно стиснул зубы и, показалось, даже скрипнул ими. Седая дама больше всего боялась сцен и потому медленно протянула к Сашке ангелочка.
- Ну, на уж, на,- с неудовольствием сказала она.- Какой настойчивый!
Обе руки Сашки, которыми он взял ангелочка, казались цепкими и напряженными, как две стальные пружины, но такими мягкими и осторожными, что ангелочек мог вообразить себя летящим по воздуху.
- А-ах!- вырвался продолжительный, замирающий вздох из груди Сашки, и на глазах его сверкнули две маленькие слезинки и остановились там, непривычные к свету. Медленно приближая ангелочка к своей груди, он не сводил сияющих глаз с хозяйки и улыбался тихой и кроткой улыбкой, замирая в чувстве неземной радости. Казалось, что когда нежные крылышки ангелочка прикоснутся к впалой груди Сашки, то случится что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и страдающей земле.
- А-ах!- пронесся тот же замирающий стон, когда крылышки ангелочка коснулись Сашки. И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка,- и радостно улыбнулась седая, важная дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Но в следующую минуту картина резко изменилась. Съежившись, как готовящаяся к прыжку пантера, Сашка мрачным взглядом обводил окружающих, ища того, кто осмелится отнять у него ангелочка.
- Я домой пойду,- глухо сказал Сашка, намечая путь в толпе.- К отцу.
III
Мать спала, обессилев от целого дня работы и выпитой водки. В маленькой комнатке, за перегородкой, горела на столе кухонная лампочка, и слабый желтоватый свет ее с трудом проникал через закопченное стекло, бросая странные тени на лицо Сашки и его отца.
- Хорош?- спрашивал шепотом Сашка.
Он держал ангелочка в отдалении и не позволял отцу дотрогиваться.
- Да, в нем есть что-то особенное,- шептал отец, задумчиво всматриваясь в игрушку.
Его лицо выражало то же сосредоточенное внимание и радость, как и лицо Сашки.
- Ты погляди,- продолжал отец,- он сейчас полетит.
- Видел уже,- торжествующе ответил Сашка.- Думаешь, слепой? А ты на крылышки глянь. Цыц, не трогай!
Отец отдернул руку и темными глазами изучал подробности ангелочка, пока Саша наставительно шептал:
- Экая, братец, у тебя привычка скверная за все руками хвататься. Ведь сломать можешь!
На стене вырезывались уродливые и неподвижные тени двух склонившихся голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. В большой голове происходила странная, мучительная, но в то же время радостная работа. Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее - бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка,все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без света. И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. Там не знают о грязи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми руками сторожей. Там чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерял, сохранив ненужную жизнь. К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста навсегда. Оттого и была так красива эта игрушечка, оттого и было в ней что-то особенное, влекущее к себе, не передаваемое словами. Ангелочек спустился с неба, на котором была его душа, и внес луч света в сырую, пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнято все: и любовь, и счастье, и жизнь.
И рядом с глазами отжившего человека сверкали глаза начинающего жить и ласкали ангелочка. И для них исчезло настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Бесформенны, туманны были мечты Сашки, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о Боге души впитал в себя ангелочек, и оттого он горел таким мягким божественным светом, оттого трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастным и слабым. Отец несознаваемым движением положил руку на шею сына, и голова последнего так же невольно прижалась к чахоточной груди.
- Это она дала тебе?- прошептал отец, не отводя глаз от ангелочка.
В другое время Сашка ответил бы грубым отрицанием, но теперь в душе его сам собой прозвучал ответ, и уста спокойно произнесли заведомую ложь.
- А то кто же? Конечно, она.
Отец молчал; замолк и Сашка. Что-то захрипело в соседней комнате, затрещало, на миг стихло, и часы бойко и торопливо отчеканили: час, два, три.
- Сашка, ты видишь когда-нибудь сны?- задумчиво спросил отец.
- Нет,- сознался Сашка.- А, нет, раз видел: с крыши упал. За голубями лазили, я и сорвался.
- А я постоянно вижу. Чудные бывают сны. Видишь все, что было, любишь и страдаешь, как наяву...
Он снова замолк, и Сашка почувствовал, как задрожала рука, лежавшая на его шее. Все сильнее дрожала и дергалась она, и чуткое безмолвие ночи внезапно нарушилось всхлипывающим, жалким звуком сдерживаемого плача. Сашка сурово задвигал бровями и осторожно, чтобы не потревожить тяжелую, дрожащую руку, сковырнул с глаза слезинку. Так странно было видеть, как плачет большой и старый человек.
- Ах, Саша, Саша!- всхлипывал отец.- Зачем все это?
- Ну, что еще?- сурово прошептал Сашка.- Совсем, ну совсем как маленький.
- Не буду... не буду,- с жалкой улыбкой извинился отец.- Что уж... зачем?
Заворочалась на своей постели Феоктиста Петровна. Она вздохнула и забормотала громко и странно-настойчиво: "Дерюжку держи... держи, держи, держи". Нужно было ложиться спать, но до этого устроить на ночь ангелочка. На земле оставлять его было невозможно; он был повешен на ниточке, прикрепленной к отдушине печки, и отчетливо рисовался на белом фоне кафелей. Так его могли видеть оба - и Сашка и отец. Поспешно набросав в угол всякого тряпья, на котором он спал, отец так же быстро разделся и лег на спину, чтобы поскорее начать смотреть на ангелочка.
- Что же ты не раздеваешься?- спросил отец, зябко кутаясь в прорванное одеяло и поправляя наброшенное на ноги пальто.
- Не к чему. Скоро встану.
Сашка хотел добавить, что ему совсем не хочется спать, но не успел, так как заснул с такой быстротой, точно пошел ко дну глубокой и быстрой реки. Скоро заснул и отец. Кроткий покой и безмятежность легли на истомленное лицо человека, который отжил, и смелое личико человека, который еще только начинал жить.
А ангелочек, повешенный у горячей печки, начал таять. Лампа, оставленная гореть по настоянию Сашки, наполняла комнату запахом керосина и сквозь закопченное стекло бросала печальный свет на картину медленного разрушения. Ангелочек как будто шевелился. По розовым ножкам его скатывались густые капли и падали на лежанку. К запаху керосина присоединился тяжелый запах топленого воска. Вот ангелочек встрепенулся, словно для полета, и упал с мягким стуком на горячие плиты. Любопытный прусак пробежал, обжигаясь, вокруг бесформенного слитка, взобрался на стрекозиное крылышко и, дернув усиками, побежал дальше.
В завешенное окно пробивался синеватый свет начинающегося дня, и на дворе уже застучал железным черпаком зазябший водовоз.
11-16 ноября 1899 г.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

27 авг 2016, 19:24

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 27 авг 2016, 19:24 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
Шокирующий рассказ.
После прочтения лишь один вопрос: почему?



Бездна
Андреев Л.Н.


I

Уже кончался день, а они двое все шли, все говорили и не замечали ни
времени, ни дороги. Впереди, на пологом холме, темнела небольшая роща, и
сквозь ветви деревьев красным раскаленным углем пылало солнце, зажигало
воздух и весь его превращало в огненную золотистую пыль. Так близко и так
ярко было солнце, что все кругом словно исчезало, а оно только одно
оставалось, окрашивало дорогу и ровняло ее. Глазам идущих стало больно, они
повернули назад, и сразу перед ними все потухло, стало спокойным и ясным,
маленьким и отчетливым. Где-то далеко, за версту или больше, красный закат
выхватил высокий ствол сосны, и он горел среди зелени, как свеча в темной
комнате; багровым налетом покрылась впереди дорога, на которой теперь каждый
камень отбрасывал длинную черную тень, да золотисто-красным ореолом
светились волосы девушки, пронизанные солнечными лучами. Один тонкий
вьющийся волос отделился от других и вился и колебался в воздухе, как
золотая паутинка.
И то, что впереди стало темно, не прервало и не изменило их разговора.
Такой же ясный, задушевный и тихий, он лился спокойным потоком и был все об
одном: о силе, красоте и бессмертии любви. Оба они были очень молоды:
девушке было всего семнадцать лет, Немовецкому на четыре года больше, и оба
они были в ученической форме: она в скромном коричневом платье гимназистки,
он в красивой форме студента-технолога. И как и речь, все у них было
молодое, красивое и чистое: стройные, гибкие фигуры, словно пронизанные
воздухом и родные ему, легкая упругая поступь и свежие голоса, даже в
простых словах звучавшие задумчивой нежностью, так, как звенит ручей в тихую
весеннюю ночь, когда не весь еще снег сошел с темных полей.
Они шли, сворачивая там, где сворачивала незнакомая дорога, и две
длинные, постепенно утончающиеся тени, смешные от маленьких головок, то
раздельно двигались впереди, то сбоку сливались в одну узкую и длинную, как
тень тополя, полосу. Но они не видели теней и говорили, и, говоря, он не
сводил глаз с ее красивого лица, на котором розовый закат точно оставил
часть своих нежных красок, а она смотрела вниз, на тропинку, отталкивала
зонтиком маленькие камешки и следила, как из-под темного платья равномерно
выдвигался то один, то другой острый кончик маленькой ботинки.
Дорогу пересекла канава с пыльными, обвалившимися от ходьбы краями, и
они на миг остановились. Зиночка подняла голову, обвела вокруг затуманенным
взглядом и спросила:
- Вы знаете, где мы? Я здесь ни разу не была.
Он внимательно оглядел местность.
- Да, знаю. Там, за этим бугром, город. Давайте руку, я вам помогу.
Он протянул руку, нерабочую руку, тонкую и белую, как у женщины.
Зиночке было весело, ей хотелось перепрыгнуть канаву самой, побежать,
крикнуть: "Догоняйте!" - но она сдержалась, слегка, с важной благодарностью
наклонила голову и немного боязливо протянула руку, сохранившую еще нежную
припухлость детской руки. А ему хотелось до боли сжать эту трепетную ручку,
но он также сдержался, с полупоклоном почтительно принял ее и скромно
отвернулся, когда у всходившей девушки слегка приоткрылась нога.
И снова они шли и говорили, но головы их были полны ощущением на минуту
сблизившихся рук. Она еще чувствовала сухой жар его ладони и крепких
пальцев; ей было приятно и немного совестно, а он ощущал покорную мягкость
ее крохотной ручки и видел черный силуэт ноги и маленькую туфлю, наивно и
нежно обнимавшую ее. И было что-то острое, беспокойное в этом немеркнущем
представлении узкой полоски белых юбок и стройной ноги, и несознаваемым
усилием воли он потушил его. И тогда ему стало весело, и сердцу его было так
широко и свободно в груди, что захотелось петь, тянуться руками к небу и
крикнуть: "бегите, я буду вас догонять" - эту древнюю формулу первобытной
любви среди лесов и гремящих водопадов.
И от всех этих желаний к горлу подступали слезы.
Длинные, смешные тени исчезли, и дорожная пыль стала серой и холодной,
но они не заметили этого и говорили. Оба они прочли много хороших книг, и
светлые образы людей, любивших, страдавших и погибавших за чистую любовь,
носились перед их глазами. В памяти воскресали отрывки неведомо когда
прочитанных стихов, в одежду звучной гармонии и сладкой грусти облекавший
любовь.
- Вы не помните, откуда это? - спрашивал Немовецкий, припоминая: - "...
и со мною снова та, кого люблю, от которой скрыл я, не сказав ни слова, всю
тоску, всю нежность, всю любовь мою..."
- Нет, - ответила Зиночка и задумчиво повторила: - "всю тоску, всю
нежность, всю любовь мою"...
- Всю любовь мою, - невольным эхом откликнулся Немовецкий.
И снова они вспоминали. Вспоминали чистых, как белые лилии, девушек,
надевавших черную монашескую одежду, одиноко тоскующих в парке, засыпанном
осенней листвой, счастливых в своем несчастье; они вспоминали и мужчин,
гордых, энергичных, но страдающих и просящих о любви нечутком венском
сострадании. Печальны были вызванные образы, но в их печали светлее и чище
являлась любовь. Огромным, как мир, ясным, как солнце, и дивно-красивым
вырастала она перед их глазами, и не было ничего могущественнее ее и краше.
- Вы могли бы умереть за того, кого любите? спросила Зиночка, смотря на
свою полудетскую руку.
- Да, мог бы, - решительно ответил Немовецкий, открыто и искренно глядя
на нее. - А вы?
- Да, и я, - она задумалась. - Ведь это такое счастье: умереть за
любимого человека. Мне очень хотелось бы.
Их глаза встретились, ясные, спокойные, и что-то хорошее послали друг
другу, и губы улыбнулись. Зиночка остановилась.
- Постойте, - сказала она. - У вас на тужурке нитка.
И доверчиво она подняла руку к его плечу и осторожно, двумя пальцами
сняла нитку.
- Вот! - сказала она и, став серьезной, спросила: - Отчего вы такой
бледный и худой? Вы много занимаетесь, да? Не утомляйте себя, не надо.
- У вас глаза голубые, а в них светлые точечки, как искорки, - ответил
он, рассматривая ее глаза.
- А у вас черные. Нет, карие, теплые. И в них...
Зиночка не договорила, что в них, и отвернулась. Лицо ее медленно
краснело, глаза стали смущенные и робкие, а губы невольно улыбались. И, не
ожидая улыбающегося и чем-то довольного Немовецкого, она тронулась вперед,
но скоро остановилась.
- Смотрите, солнце зашло! - с грустным изумлением воскликнула она.
- Да, зашло, - с внезапной, острой грустью отозвался он.
Свет погас, тени умерли, и все кругом стало бледным, немым и
безжизненным. Оттуда, где раньше сверкало раскаленное солнце, бесшумно
ползли вверх темные груды облаков и шаг за шагом пожирали светло-голубое
пространство. Тучи клубились, сталкивались, медленно и тяжко меняли
очертания разбуженных чудовищ и неохотно подвигались вперед, точно их самих,
против их воли, гнала какая-то неумолимая, страшная сила. Оторвавшись от
других, одиноко металось светлое волокнистое облачко, слабое и испуганное.

II

Щеки Зиночки побледнели, губы стали красными, почти кровавыми, зрачок
неприметно расширился, затемнив глаза, и она тихо прошептала:
- Мне страшно. Тут так тихо. Мы заблудились?
Немовецкий сдвинул густые брови и пытливо оглядел местность.
Без солнца, под свежим дыханием близкой ночи, она казалась
неприветливой и холодной; во все стороны раскидывалось серое поле с
низенькой, словно притоптанной травой, глинистыми оврагами, буграми и ямами.
Ям было много, глубоких, отвесных и маленьких, поросших ползучей травой; в
них уже бесшумно залегла на ночь молчаливая тьма; и то, что здесь были люди,
что-то делали, а теперь их нет, делало местность еще более пустынной и
печальной. Там и здесь, как сгустки лилового холодного тумана, вставали рощи
и перелески и точно выжидали, что скажут им заброшенные ямы.
Немовецкий подавил поднимавшееся в нем тяжелое и смутное чувство
тревоги и сказал:
- Нет, мы не заблудились. Я знаю дорогу. Сперва полем, а потом через
тот лесок. Вы боитесь?
Она храбро улыбнулась и ответила:
- Нет. Теперь нет. Но нужно скорее домой - пить чай.
Быстро и решительно они двинулись вперед, но скоро замедлили шаги. Они
не глядели по сторонам, но чувствовали угрюмую враждебность изрытого поля.
Окружавшего их тысячью тусклых неподвижных глаз, и это чувство сближало их и
бросало к воспоминанию детства. И воспоминания были светлые, озаренные
солнцем, зеленой листвой, любовью и смехом. Как будто это была не жизнь, а
широкая, мягкая песня, и звуками в ней были они сами, две маленькие нотки:
одна звонкая и чистая, как звенящий хрусталь, другая немного глуше, но ярче
- как колокольчик.
Показались люди - две женщины, сидевшие на краю глубокой глиняной ямы;
одна сидела, заложив ногу за ногу, и пристально смотрела вниз; головной
платок приподнялся, открывая космы путаных волос; спина горбилась и
встягивала вверх грязную кофту с крупными, как яблоки, цветами и
распустившимися завязками. На проходящих она не взглянула. Другая женщина
полулежала возле, закинув голову. Лицо у нее было грубое, широкое, с
мужскими чертами, и под глазами на выдавшихся скулах горели по два красных
кирпичных пятна, похожих на свежие ссадины. Она была еще грязнее, чем
первая, и смотрела на идущих прямо и просто. Когда они прошли, она запела
густым, мужским голосом:

- Для тебя одного, мой любезный,
Я, как цвет ароматный, цвела...

- Варька, слышишь? - обратилась она к молчаливой подруге и, не получив
ответа, громко и грубо захохотала.
Немовецкий знал таких женщин, грязных даже тогда, когда на них было
богатое и красивое платье, привык к ним, и теперь они скользнули по его
взгляду и, не оставив следа, исчезли. Но Зиночка, почти коснувшаяся их своим
коричневым скромным платьем, почувствовала что-то враждебное, жалкое и злое,
на миг вошедшее в ее душу. Но через несколько минут впечатление изгладилось,
как тень облака, быстро бегущая по золотистому лугу, и когда мимо них,
обгоняя, прошли двое: мужчина в картузе и пиджаке, но босиком, и такая же
грязная женщина, она увидела их, но не почувствовала. Не отдавая себе
отчета, она долго еще следила за женщиной, и ее немного удивило, почему у
нее такое тонкое платье, как-то липко, точно мокрое, обхватывающее ноги, и
подол с широкой полосой жирной грязи, въевшейся в материю. Что-то тревожное,
больное и страшно безнадежное было в трепыхании этого тонкого и грязного
подола.
И снова они шли и говорили, а за ними двигалась, нехотя, темная туча и
бросала прозрачную, осторожно прилегающую тень. На распертых боках тучи
тускло просвечивали желтые медные пятна и светлыми, бесшумно клубящимися
дорогами скрывались за тяжелой массой. И тьма сгущалась так незаметно и
вкрадчиво, что трудно было в нее поверить, и казалось, что все еще это день,
но день тяжело больной и тихо умирающий. Теперь они говорили о тех страшных
чувствах и мыслях, которые посещают человека ночью, когда он не спит, и ни
звуки, ни речи не мешают ему, и то, как тьма, широкое и многоглазое, что
есть жизнь, плотно прижимается к самому его лицу.
- Вы представляете себе бесконечность? - спросила Зиночка, Прикладывая
ко лбу пухлую ручку и крепко зажмуривая глаза.
- Нет. Бесконечность... Нет, - ответил Немовецкий, также закрывая
глаза.
- А я иногда вижу ее. Первый раз я увидела, когда была еще маленькая.
Это как будто телеги. Стоит одна телега, другая, третья и так далеко, без
конца, все телеги, телеги... Страшно, - она вздрогнула.
- Но почему телеги? - улыбнулся Немовецкий, хотя ему было неприятно.
- Не знаю. Телеги. Одна, другая... без конца.
Тьма вкрадчиво густела, и туча уже прошла над их головами и спереди
точно заглядывала в их побледневшие, опущенные лица. И все чаще вырастали
темные фигуры оборванных грязных женщин, словно их выбрасывали на
поверхность глубокие, неизвестно зачем выкопанные ямы, и тревожно
трепыхались их мокрые подолы. То в одиночку, то по две, по три появлялись
они, и голоса их звучали громко и странно-одиноко в замершем воздухе.
- Кто эти женщины? Откуда их столько? - спрашивала Зиночка боязливо и
тихо. Немовецкий знал, кто эти женщины, и ему было страшно, что они попали в
такую дурную и опасную местность, но спокойно ответил:
- Не знаю. Так. Не нужно о них говорить. Вот сейчас пройдем этот лесок,
а там будет застава и город. Жаль, что мы так поздно вышли.
Ей стало смешно, что он говорит: поздно, когда они вышли в четыре часа,
и она взглянула на него и улыбнулась. Но брови его не расходились, и она
предложила, успокаивая и утешая:
- Пойдемте скорее. Мне хочется чаю. Да и лес уже близко.
- Пойдемте.
Когда они вошли в лес и деревья молчаливо сошлись вершинами над их
головами, стало очень темно, но уютно и спокойно.
- Давайте руку, - предложил Немовецкий.
Она нерешительно подала руку, и легкое прикосновение точно разогнало
тьму. Руки их были неподвижны и не прижимались, и Зиночка даже немного
отодвигалась от спутника, но все их сознание сосредоточилось на ощущении
этого маленького местечка в теле, где соприкасались руки. И опять хотелось
говорить о красоте и таинственной силе любви, но говорить так, чтобы не
нарушать молчания, говорить не словами, а взглядами. И они думали, что нужно
взглянуть, и хотели, но не решались.
- А вот опять люди! - весело сказала Зиночка.

III

На поляне, где было светлее, сидели около опорожненной бутылки три
человека и молча, выжидательно смотрели на подходящих. Один, бритый, как
актер, засмеялся и свистнул так, как будто это значило:
- Ого!
Сердце у Немовецкого упало и замерло в страшной тревоге, но, будто
подталкиваемый сзади, он шел прямо на сидящих, около которых проходила
тропинка. Те ждали, и три пары глаз темнели неподвижно и страшно. И смутно
желая расположить к себе этих мрачных, оборванных людей, в молчании которых
чувствовалась угроза, указать на свою беспомощность и разбудить в них
сочувствие, он спросил:
- Где пройти к заставе? Здесь?
Но они не ответили. Бритый свистнул что-то неопределенное и
насмешливое, а другие двое молчали и смотрели с тяжелой, зловещей
пристальностью. Они были пьяны, злы, и им хотелось любви и разрушения.
Краснощекий, оплывший, приподнялся на локти, потом нерешительно, как
медведь, оперся на лапы и встал, тяжело вздохнув. Товарищи мельком взглянули
на него и опять с той же пристальностью уставились на Зиночку.
- Мне страшно, - одними губами сказала она.
Не слыша слов, Немовецкий понял ее по тяжести опершейся руки. И,
стараясь сохранить вид спокойствия, не чувствуя роковую неотвратимость того,
что сейчас случится, он зашагал ровно и твердо. И три пары глаз
приблизились, сверкнули и остались за спиной. "Нужно бежать", подумал
Немовецкий и сам ответил себе: "Нет, нельзя бежать".
- Совсем дохляк парень, даже обидно, - сказал третий из сидевших,
лысый, с редкой рыжей бородой. - А девочка хорошенькая, дай Бог всякому.
Все трое как-то неохотно засмеялись.
- Барин, погоди на два слова! - густо, басом сказал высокий и поглядел
на товарищей.
Те приподнялись.
Немовецкий шел не оглядываясь.
- Нужно погодить, когда просят, - сказал рыжий. - А то ведь и по шее
можно.
- Тебе говорят! - гаркнул высокий и в два прыжка нагнал идущих.
Массивная рука опустилась на плечо Немовецкого и покачнула его, и,
обернувшись, он возле самого лица встретил круглые, выпуклые и страшные
глаза. Они были так близко, точно он смотрел на них сквозь увеличительное
стекло и ясно различал красные жилки на белке и желтоватый гной на ресницах.
И, выпустив немую руку Зиночки, он полез в карман, и забормотал:
- Денег!.. Нате денег. Я с удовольствием.
Выпуклые глаза все более круглились и светлели. И когда Немовецкий
отвел от них свои глаза, высокий немного отступил назад и без размаху,
снизу, ударил Немовецкого в подбородок. Голова Немовецкого откачнулась, зубы
ляскнули, фуражка опустилась на лоб и свалилась, и, взмахнув руками, он упал
навзничь. Молча, без крика, повернулась Зиночка и бросилась бежать, сразу
приняв всю быстроту, на какую была способна. Бритый крикнул долго и странно:
- А-а-а!..
И с криком погнался за ней.
Немовецкий, шатаясь, вскочил, но не успел еще выпрямиться, как снова
был сбит с ног ударом в затылок. Тех было двое, а он один, слабый и
непривыкший к борьбе, но он долго боролся, царапался ногтями, как дерущаяся
женщина, всхлипывал от бессознательного отчаяния и кусался. Когда он совсем
ослабел, его подняли и понесли; он упирался, но в голове шумело, он
переставал понимать, что с ним делается, и бессильно обвисал в несущих
руках. Последнее, что он увидел - это кусок рыжей бороды, почти попадавшей
ему в рот, а за ней темноту леса и светлую кофточку бегущей девушки. Она
бежала молча и быстро, так, как бегала на днях, когда играли в горелии, - а
за ней мелкими шажками, настигая, несся бритый. А потом Немовецкий ощутил
вокруг себя пустоту, с замиранием сердца понесся куда-то вниз, грохнул всем
телом, ударившись о землю, - и потерял сознание.
Высокий и рыжий, бросившие Немовецкого в ров, постояли немного,
прислушиваясь к тому, что происходило на дне рва. Но лица их и глаза были
обращены в сторону, где осталась Зиночка. Оттуда послышался высокий,
придушенный женский крик и тотчас замер. И высокий сердито воскликнул:
- Мерзавец! - и прямиком, ломая сучья, как медведь, побежал.
- И я! И я! - тоненьким голоском кричал рыжий, пускаясь за ним вослед.
Он был слабосилен и запыхался; в борьбе ему ушибли коленку, и ему было
обидно, что мысль о девушке пришла ему первому, а достанется она ему
последнему. Он приостановился, потер рукой коленку, высморкался, приставив
палец к носу, и снова побежал, жалобно крича:
- И я! И я!
Темная туча уже расползлась по всему небу, и наступила темная, тихая
ночь. В темноте скоро исчезла коротенькая фигура рыжего, но долго еще
слышался неровный топот его ног, шорох раздвигаемых листьев и дребезжащий,
жалобный крик:
- И я! Братцы, и я!

IV

В рот Немовецкому набралась земля и скрипела на зубах. И первое, самое
сильное, что он почувствовал, придя в сознание, был густой и спокойный запах
земли. Голова была тупая, словно налитая тусклым свинцом, так что трудно
было ворочать; все тело ныло, и сильно болело плечо, но ничего не было ни
переломано, ни разбито. Немовецкий сел и долго смотрел вверх, ничего не
думая и не вспоминая. Прямо над ним свешивался куст с черными широкими
листьями, и сквозь них проглядывало очистившееся небо. Туча прошла, не
бросив ни одной капли дождя и сделав воздух сухим и легким, и высоко, на
середину неба, поднялся разрезанный месяц с прозрачным, тающим краем. Он
доживал последние ночи и светил холодно, печально и одиноко. Небольшие
клочки облаков быстро пронеслись в вышине, где продолжал, очевидно, дуть
сильный ветер, но не закрывали месяца, а осторожно обходили его. В
одиночестве месяца, в осторожности высоких, светлых облаков, в дуновении
неощутимого внизу ветра чувствовалась таинственная глубина царящей над
землею ночи.
Немовецкий вспомнил все, что произошло, и не поверил. Все случившееся
было страшно и непохоже на правду, которая не может быть такой ужасной, и
сам он, сидящий среди ночи и смотрящий откуда-то снизу на перевернутый месяц
и бегущие облака, был также странен и непохож на настоящего. И он подумал,
что это обыкновенный страшный сон, очень страшный и дурной. И эти женщины,
которых они так много встречали, были также сном.
- Не может быть, - сказал он утвердительно и слабо качнул тяжелой
головой. - Не может быть.
Он протянул руку и стал искать фуражку, чтобы идти, но фуражки не было.
И то, что ее не было, сразу сделало все ясным; и он понял, что происшедшее
не сон, а ужасная правда. В следующую минуту, замирая от ужаса, он уже
карабкался вверх, обрывался вместе с осыпавшейся землей и снова карабкался и
хватался за гибкие ветви куста.
Вылезши, он побежал прямо, не рассуждая и не выбирая направления, и
долго бежал и кружился между деревьями. Так же внезапно, не рассуждая, он
побежал в другую сторону, и опять ветви царапали его лицо, и опять все стало
похоже на сон. И Немовецкому казалось, что когда-то с ним уже было нечто
подобное: тьма, невидимые ветви, царапающие лицо, и он бежит, закрыв глаза,
и думает, что все это сон. Немовецкий остановился, потом сел в неудобной и
непривычной позе человека, сидящего прямо на земле, без возвышения. И опять
он подумал о фуражке и сказал:
- Это я. Нужно убить себя. Нужно убить себя, если даже это сон.
Он вскочил и снова побежал, но опомнился и пошел медленно, смутно рисуя
себе то место, где на них напали. В лесу было совсем темно, но иногда
прорывался бледный месячный луч и обманывал, освещая белые стволы, и лес
казался полным неподвижных и почему-то молчаливых людей. И это уже было
когда-то, и это походило на сон.
- Зинаида Николаевна! - звал Немовецкий и громко выговаривал первое
слово, но тихо второе, как будто теряя вместе со звуком надежду, что
кто-нибудь отзовется.
И никто не отзывался.
Потом он попал на тропинку, узнал ее и дошел до поляны. И тут опять и
уже совсем он понял, что все это правда, и в ужасе заметался, крича:
- Зинаида Николаевна! Это я! Я!
Никто не откликался, и, повернувшись лицом туда, где должен был
находиться город, Немовецкий раздельно выкрикнул:
- По-мо-ги-те!..
И снова заметался, что-то шепча, обшаривая кусты, когда перед самыми
его ногами всплыло белое мутное пятно, похожее на застывшее пятно слабого
света. Это лежала Зиночка.
- Господи! Что же это? - с сухими глазами, но голосом рыдающего
человека сказал Немовецкий и, став на колени, прикоснулся к лежащей.
Рука его попала на обнаженное тело, гладкое, упругое, холодное, но не
мертвое, и с содроганием Немовецкий отдернул ее.
- Милая моя, голубочка моя, это я, - шептал он, ища в темноте ее лицо.
И снова, в другом направлении он протянул руку и опять наткнулся на
голое тело, и так, куда он ни протягивал ее, он всюду встречал это голое
женское тело, гладкое, упругое, как будто теплевшее под прикасающейся рукой.
Иногда он отдергивал руку быстро, но иногда задерживал и, как сам он, без
фуражки, оборванный, казался себе не настоящим, так и с этим обнаженным
телом он не мог связать представления о Зиночке. И то, что произошло здесь,
что делали люди с этим безгласным женским телом, представилось ему во всей
омерзительной ясности и какой-то странной, говорливой силой отозвалось во
всех его членах. Потянувшись так, что хрустнули суставы, он тупо уставился
на белое пятно и нахмурил брови, как думающий человек. Ужас перед
случившимся застывал в нем, свертывался в комок и лежал в душе, как что-то
постороннее и бессильное.
- Господи, что же это? - повторил он, но звук был неправдивый, как
будто нарочно.
Он нащупал сердце: оно билось слабо, но ровно, и когда он нагнулся к
самому лицу, он ощутил слабое дыхание, словно Зиночка не была в глубоком
обмороке, а просто спала. И он тихо позвал ее:
- Зиночка, это я.
И тут же почувствовал, что будет почему-то хорошо, если она еще долго
не проснется. Затаив дыхание и быстро оглянувшись кругом, он осторожно
погладил ее по щеке и поцеловал сперва в закрытые глаза, потом в губы, мягко
раздавшиеся под крепким поцелуем. Его испугало, что она может проснуться, и
он откачнулся и замер. Но тело было немо и неподвижно, и в его беспомощности
и доступности было что-то жалкое и раздражающее, неотразимо влекущее к себе.
С глубокой нежностью и воровской, пугливой осторожностью Немовецкий старался
набросать на нее обрывки ее платья, и двойное ощущение материи и голого тела
было остро, как нож, и непостижимо, как безумие. Он был защитником и тем,
кто нападает, и он искал помощи у окружающего леса и тьмы, но лес и тьма не
давали ее. Здесь было пиршество зверей, и, внезапно отброшенный по ту
сторону человеческой, понятной и простой жизни, он обонял жгучее
сладострастие, разлитое в воздухе, и расширял ноздри.
- Это я! Я! - бессмысленно повторял он, не понимая окружающего и весь
полный воспоминанием о том, как он увидел когда-то белую полоску юбки,
черный силуэт ноги и нежно обнимавшую ее туфлю. И, прислушиваясь к дыханию
Зиночки, не сводя глаз с того места, где было ее лицо, он подвинул руку.
Прислушался и подвинул еще.
- Что же это? - громко и отчаянно вскрикнул он и вскочил, ужасаясь
самого себя.
На одну секунду в его глазах блеснуло лицо Зиночки и исчезло. Он
старался понять, что это тело - Зиночка, с которой он шел сегодня и которая
говорила о бесконечности, и не мог; он старался почувствовать ужас
происшедшего, но ужас был слишком велик, если думать, что все это правда, и
не появлялся.
- Зинаида Николаевна! - крикнул он, умоляя. - Зачем же это? Зинаида
Николаевна?
Но безгласным оставалось измученное тело, и с бессвязными речами
Немовецкий опустился на колени. Он умолял, грозил, говорил, что убьет себя,
и тормошил лежащую, прижимая ее к себе и почти впиваясь ногтями. Потеплевшее
тело мягко поддавалось его усилиям, послушно следуя за его движениями, и все
это было так страшно, непонятно и дико, что Немовецкий снова вскочил и
отрывисто крикнул:
- Помогите! - и звук был лживый, как будто нарочно.
И снова он набросился на несопротивлявшееся тело, целуя, плача,
чувствуя перед собой какую-то бездну, темную, страшную, притягивающую.
Немовецкого не было, Немовецкий оставался где-то позади, а тот, что был
теперь, с страстной жестокостью мял горячее податливое тело и говорил,
улыбаясь хитрой усмешкой безумного:
- Отзовись! Или ты не хочешь? Я люблю тебя, люблю тебя.
С той же хитрой усмешкой он приблизил расширившиеся глаза к самому лицу
Зиночки и шептал:
- Я люблю тебя. Ты не хочешь говорить, но ты улыбаешься, я это вижу. Я
люблю тебя, люблю, люблю.
Он крепче прижал к себе мягкое, безвольное тело, своей безжизненной
податливостью будившее дикую страсть, ломал руки и беззвучно шептал,
сохранив от человека одну способность лгать:
- Я люблю тебя. Мы никому не скажем, и никто не узнает. И я женюсь на
тебе, завтра, когда хочешь. Я люблю тебя. Я поцелую тебя, и ты мне ответишь
- хорошо? Зиночка...
И с силой он прижался к ее губам, чувствуя, как зубы вдавливаются в
тело, и в боли и крепости поцелуя теряя последние проблески мысли. Ему
показалось, что губы девушки дрогнули. На один миг сверкающий огненный ужас
озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну.
И черная бездна поглотила его.


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 

27 авг 2016, 19:27

 Re: ПРОЗА
СообщениеДобавлено: 27 авг 2016, 19:27 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован:
03 янв 2011, 16:39
Сообщения: 3079
.... Шум вокруг "Бездны" приобретал значение литературно-общественного скандала. Все это заставило Андреева выступить в печати с объяснением его намерений и идейного замысла произведения.
"Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное
торжество добра,- писал Андреев,- и с полным отрицанием относиться к тому
современному двухногому существу без перьев, которое овладело только
внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих
инстинктов и побуждений осталось животным <...> Чтобы идти вперед, чаще
оглядывайтесь назад, ибо иначе вы забудете, откуда вы вышли и куда нужно
вам идти <...> Пусть ваша любовь будет так же чиста, как и ваши речи о ней,
перестаньте травить человека и немилосердно травите зверя. Путь впереди
намечен людьми-героями. По их следам, орошенным их мученической кровью, их
слезами, их потом, должны идти люди - и тогда не страшен будет зверь. Ведь

все звери боятся света" ("Курьер", 1902, Љ 27, 27 января). http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_0240.shtml


Сообщения не по теме здесь viewtopic.php?p=139248#p139248


Başa Dön Вернуться к началу
Başa Dön К быстрому ответу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 32 ]  На страницу Пред.  1, 2


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group

Рекомендую создать свой форум бесплатно на http://4admins.ru

Русская поддержка phpBB